I

12 августа 2010 года авторитетный американский демограф и политэконом Николас Эберстадт, специалист в первую очередь по Северной Корее, но также и по России, представил в вашингтонском Гудзоновском институте доклад «Российский демографический кризис мирного времени: размеры, причины, последствия» (Russia’s Peacetime Demographic Crisis: Dimensions, Causes, Implications, можно бесплатно скачать до 31 августа). Г-н Эберстадт — научный сотрудник вашингтонского Института за американское дело (American Enterprise Institute, AEI), влиятельного частного консервативного think tank’а (учреждения, занимающегося лоббированием идей); Гудзоновский институт — практически близнец AEI. Доклад подготовлен для ещё одного think tank’а, Национального бюро азиатских исследований (The National Bureau of Asian Research, NBR), по результатам трёхлетних изысканий Николаса Эберстадта и группы экспертов NBR.

Труд был готов ещё в мае, но дата его презентации создаёт удручающий контекст —Россия августа 2010-го даёт поводы называть себя failed state более, чем когда-либо. Взаимосвязь между системной коррупцией и отсутствием реакции системы на экстремальные условия проявляется настолько ярко, насколько ярок верховой пожар в хвойном лесу.

II

Эберстадт смотрит на российские демографические проблемы шире, чем многие аналитики и уж точно шире, чем авторы «Концепции демографической политики РФ на период до 2025 года», которая экстраполирует нынешние всплеск рождаемости (более многочисленное поколение вступило в детородный возраст) и снижение смертности (умерли почти все, кто мог) на много лет вперёд и предусматривает, что население России скоро начнёт расти. Американский исследователь приводит данные, на счёт «раз» «перебивающие» выкладки из «Концепции»: граждан России в возрасте от 15 до 30 лет сейчас на 60% больше, чем детей от 0 до 15.

Эберстадт, как и многие отечественные исследователи, особо подчёркивает нетипичность современной российской демографической ситуации: рождаемость, свойственная развитой стране, в сочетании с продолжительностью жизни на уровне развивающихся стран. Сравнение потерь населения РФ с начала 1990-х (7 млн) с потерями собственно Российской Федерации в Великой отечественной войне (13 млн) — прямо-таки отечественный (и почти полемический) приём. Эберстадт согласен с российскими коллегами и в объяснении причин падения рождаемости — связывая его с распространением качественной контрацепции и изменением ценностей (так называемым вторым демографическим переходом, повлиявшим на количество разводов, распространение гражданских браков и средний возраст вступления в брак). Эберстадт оценивает, покроет ли миграция убыль населения (нет, не покроет) и подробно анализирует причины высокой смертности россиян.

Если смертность от инфекционных заболеваний у нас в пределах нормы (для страны с таким уровнем доходов), то по смертности от травматизма, отравлений и сердечно-сосудистых болезней Россия впереди всех (здесь нужно сделать маленькое отступление: «тиреотоксическое сердце» как причина смерти попадает в «сердечную» категорию, но на самом деле смерть близкого автору этой компиляции человека была связана не столько с диагностической и профилактической немощью отечественной системы здравоохранения, сколько с нежеланием работодателей создать условия для лечения работников; у Эберстадта есть подтверждения этой точки зрения, но об этом ниже). Исследователь предполагает, что курение и алкоголизм — причина высокой смертности от сердечно-сосудистых болезней, а алкоголизм — от отравлений и травматизма (в последнем случае Россия находится в статистическом окружении раздираемых этническими конфликтами африканских стран южнее Сахары).

Эберстадт подробно рассматривает проблему старения россиян, задаётся (на правах политэконома) загадкой низкой производительности труда при высоком уровне образования, почти сразу приводя ответ (но, что удивительно, не обозначая его!). Американский исследователь прямо-таки дивится быстро растущей разнице в ожидаемой продолжительности жизни россиян с разным уровнем образования (см. рис. 1) при отсутствии сопоставимой разницы в доходах. Уже в начале нынешнего века разница в ожидаемой продолжительности жизни составляла 10 лет для женщин (с высшим образованием и без высшего образования соответственно) и 13 — для мужчин (средняя ожидаемая продолжительность жизни в России — 61,8 и 74,1 года для мужчин и женщин соответственно). Забегая вперёд, скажем: выкладки Эберстадта позволяют предположить, что в обществе с низкой социальной синергией образование (осмелимся сказать, культура личности) претворяется не в высокую производительность труда, а в способность личности к выживанию (эмпирические доказательства любой читатель найдёт в повседневной жизни). Мы не совсем безосновательно упомянули культуру личности, так как сам Эберстадт говорит об определяемых образованием «различиях в стиле жизни» (lifestyle) россиян, влияющих на продолжительность этой жизни.



Говоря об исследовании Эберстадта, критически важно отметить следующее: все разделы доклада хорошо фундированы российскими источниками. Все, кроме одного, озаглавленного «Социальный капитал в России: установочная проблема национального масштаба», в которой автор уже не вторит отечественным исследователям. Единственный россиянин, на которого ссылается здесь Эберстадт — эмигрант, социолог Владимир Шляпентох (Vladimir Shlapentokh) из Мичиганского университета (цитируются замечания В. Ш. о низком уровне доверия в российском обществе; кстати, почитайте блог доктора Шляпентоха).Так вот, «социальный капитал» находится преимущественно вне поля интересов большинства российских демографов, экономистов и социологов. В то же время, как убедительно показывает Эберстадт, причины российских демографических, а также тесно связанных с ними экономических и политических проблем легче всего понять, оперируя именно этой концепцией.

Продолжение здесь.

Источник: compulenta.ru