Автор: Василий Щепетнев

Борьба с эпидемией ведется порой образом, для девятнадцатого и двадцатого века совершенно непостижимым.

Холера, пришедшая в Россию летом тысяча восемьсот тридцатого года, встретила отпор в виде карантинной службы. Иных способов бороться с инфекцией не было, сама природа болезни до открытия Коха оставалась неясной. Пушкин, рвавшийся в Москву, подкупил крестьянскую заставу серебряным рублем, но далее ему встретились карантины настоящие, которых ни проехать, ни обойти он уже не смог. Пушкин вернулся в Болдино и провел лучшую в истории российской словесности осень. Как знать, будь карантины николаевской эпохи продажными, явились бы тогда миру «Маленькие трагедии», «История села Горюхина», «Сказка о попе и его работнике Балде» и другие шедевры, которые нужно не перечислять, а перечитывать?

Тем не менее, холера продолжала свой путь к столицам, и на следующий год поразила Санкт-Петербург. Подневные счета умерших выражались трехзначными числами. Народ связал появление холеры с деятельностью врачей, что было верно, где холера, там и врачи. Но вывод сделал неправильный, приписав врачам распространение болезни – и решил, что если нельзя извести холеру, то следует извести врачей. И народные массы стали воплощать намерение в жизнь. Кульминация волнений пришлась на двадцать второе июня, когда толпа ворвалась в холерный госпиталь на Сенной площади, и лишь вмешательство Николая Павловича, который крепко укорил бунтовщиков, восстановило порядок.

Из-за эпидемии холеры Антон Павлович Чехов вынужденно возобновил врачебную деятельность, отказавшись от положенного жалования: отказ давал ему иллюзию независимости. Именно иллюзию, Чехов был занят с утра до ночи, и устраниться от обязанностей врача не мог. «У меня в участке 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь. Утром приемка больных, а после утра разъезды. Езжу, читаю лекции печенегам, лечу, сержусь и, так как земство не дало мне на организацию пунктов ни копейки, клянчу у богатых людей то того, то другого. Оказался я превосходным нищим; благодаря моему нищенскому красноречию мой участок имеет теперь два превосходных барака со всею обстановкой и бараков пять не превосходных, а скверных. Я избавил земство даже от расходов по дезинфекции. Известь, купорос и всякую пахучую дрянь я выпросил у фабрикантов на все свои 25 деревень… Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры и в то же время быть совершенно равнодушным к сей болезни и к тем людям, которым служишь, – это, сударь мой, такая окрошка, от которой не поздоровится», пишет он шестнадцатого августа девяносто второго года Суворину.

Но – обошлось. Холера миновала Мелихово. В противном случае всякое могло бы случиться, хотя Чехов и надеялся, что «бить, вероятно, нас не будут». Однако били, о чем, опираясь на собственный опыт, пишет Вересаев в повести «Без дороги».

Двадцатый век принес новые веяния. Лев Зильбер, истинный герой советского времени, работал на эпидемии чумы в Нагорном Карабахе. Куда голливудским триллерам до нашей действительности: «Как-то поздно вечером ко мне на квартиру зашел уполномоченный НКВД. Я жил в небольшой комнатке недалеко от школы.

– У меня к вам серьезный разговор, профессор, – сказал он, садясь по моему приглашению на единственный стул. – Дело в следующем. У нас получены весьма достоверные сведения, что здесь орудуют диверсанты, переброшенные из-за рубежа. Они вскрывают чумные трупы, вырезают сердце и печень и этими кусочками распространяют заразу. Эти сведения совершенно точны, – сказал он еще раз, заметив недоверие на моем лице…

На кладбище было тихо и темно. Фонарь „летучая мышь“, который мы взяли с собой, тускло освещал небольшое пространство. Мы заслонили его со стороны селения, чтобы оттуда не был виден огонь на кладбище. Земля еще чуть замерзла, и лом не понадобился. Захоронение было совсем неглубокое, и вскоре показалась крышка гроба… Как только подняли крышку гроба, у всех вырвался возглас изумления. Голова трупа была отделена от туловища и лежала с наклоном набок. Одежда разрезана. Грудь вскрыта, сердца не было. Живот тоже был вскрыт, и печени мы не нашли. Нижняя губа у отрезанной головы была как-то странно опущена. Это было какое-то подобие улыбки на этом покрытом синими, почти черными пятнами, с рыжей бородкой лице. Голова точно смеялась над всеми нами.

Никто не проронил ни слова...»

Эпидемию удалось ликвидировать.

Спустя несколько лет Зильбер отправился на Дальний Восток искать причину таинственной болезни, ныне известной, как клещевой энцефалит. Тут его настигло подлое невежество: в тридцать седьмом году Зильбер был осужден за «опыты над людьми с целью массового отравления Дальневосточной армии». Дальнейшая судьба его опять же богаче любого романа: в лагерях ученый открыл способ получения из ягеля витаминных препаратов и, главное, спирта, чем снискал уважение окружающих. Переведенный в шарашку, работал над теорией происхождения раковых опухолей, а позднее, уже освобожденный из заключения, получил из рук вождя Сталинскую премию (что факт) – и извинения (так говорят), стал академиком АМН, научным руководителем института вирусологии – и это лишь краешек его биографии.

Сейчас на дворе третье тысячелетие. Чумой двадцать первого века нередко называют СПИД. Но борьба с эпидемией ведется порой образом, для девятнадцатого и двадцатого века совершенно непостижимым.

Да вот хотя бы случай, произошедший недавно. Молодая женщина несколько лет носит в себе вирус иммунодефицита человека, о диагнозе уведомлена, была на учете в специализированном медучреждении (в том, где я работаю). Сменила фамилию, адрес и работу, и учреждение ее потеряло. Вышла замуж. Муж о ее болезни ничего не знал, не знает и по сей день. Однажды в отвлеченном разговоре он, муж, как-то сказал, что хорошо бы всех больных СПИДом пересажать, чтобы оградить обычных людей от смертельной заразы. С тех пор женщина боится разоблачения. Повторно попала в наше поле зрения, однако наблюдаться и лечиться намерена только на своих условиях, первое из которых – ничего не сообщать мужу.

А мы… А что мы? Сообщить о диагнозе ее мужу не имеем права. Случись какая-нибудь утечка информации, будет судебное дело против врачей, нарушивших профессиональный долг (врачебную тайну), больная – госслужащая, в законах разбирается. Поэтому напоминаю, что я – литератор, писатель-фантаст, и любое совпадение описываемого события с реальностью носит непреднамеренный характер.

Приходит на ум, что общество своими законами потворствует заражению здоровых людей (в конкретном случае – мужа) смертельной болезнью.

Смотреть, как это происходит, не хочется. И на душе неспокойно.

А что делать?

Источник: computerra.ru